Юлия Куркан - Волчья сказка[СИ]

«Волчья сказка. История, рассказанная под уютное потрескивание дров в печке, неровное мерцание светца, и бесприютную песню метели за окном. История о том, что подчас самым большим умением в жизни оказывается умение ждать и возвращаться. О том, как ночью, в сильную пургу по небу бежит волчья стая…»

Они появились в деревне перед самым приходом зимы. Молодая женщина и маленькая девочка от силы разменявшая двенадцатую весну.

Проснувшись со вторыми петухами, деревенские увидели, как из трубы заброшенного дома, на самой окраине, вьется серовато-сизый дым.

Дом считался нехорошим. Прошлым летом в жутких корчах там померла прежняя хозяйка — старая ведьма, прожившая, как говорят, три человеческих срока. Помирала она страшно. Три дня шел проливной ливень да с таким молниями, что и к окну подойти страшно было, а из самого дома несся настолько жуткий вой, что перекрывал даже стенанье непогоды.

Безобидный дымок дал селянам пищу для размышлений на добрую четверть круга (круг — один час. прим. авт). Судили да рядили долго. Кто говорил, что то нечистые да покойники восставшие по умершей ведьме поминки справляют. Кто настаивал, что то сама ведьма из пламеня Подземного вернулась и ныне опять дела свои бесовские творить будет.

Наконец, после долгих криков и пересудов, отрядили старосту да пару мужиков посмелее, чтобы пошли и проведали, кто таков в избушке завелся. Хмурые, мрачные мужички, пытаясь совладать с трясущимися ногами, которым не терпелось пойти наперегонки в обратную от дома сторону, медленно пошли вперед. Дабы самим не так боязно было, и возможной нечисти на устрашение, каждый из них скрутил по два увесистых кукиша, кои, как всем известно, отвращают всякую нечисть лучше серебра и девичьих слез. Подождав немного, и собравшись с духом, староста замолотил кулаком по воротам. Ворота безмолвствовали. Выждав для верности немного, староста собрался уж было возвращаться к деревенским, которые с ужасом взирали на них с более чем почтительного расстояния, с предложением сжечь подозрительный дом, дабы не совращал оный умы селян. Но ворота, слегка помедлив, с поистине потусторонним скрипом распахнулись, явив опешившим мужикам совсем молодую еще женщину, не разменявшую, поди, и третий десяток. Она стояла, уверенно уперев руки в бока, одетая в мужскую одежду, с непривычно короткими волосами, и жгучими черными глазами.

"Эк какая, " — подумал староста. — "Простоволоса, в одеже мужской, а глазищами так и жжет, так и жжет! У, бесстыдница, приличные бабы своему мужику и в глаза глянуть боятся, а эта еще и руки в боки, одно слово — ведьма."

— Вам чего, уважаемые? — низким грудным голосом спросила незнакомка, покуда молчание стало совсем уж неприличным.

— Ты что ль ведьмой будешь? — сурово спросил "уважаемый".

— Нет, — лаконичный ответ озадачил мужиков. Они дружно почесали в затылках, и так же одинаково сплюнули на землю.

— А кто ж тогда? — сподобился на вопрос один из мужиков.

— То вам виднее: кто тут у вас ведьма, а кто просто нечистик забредший.

— Ты, баба, язык не больно-то распускай. Я тебя спрашиваю: ты кто такая будешь?

— Погорельцы мы с дочкой. В соседнем Полесье, слышали, может, половина деревни выгорело, так и наша хата тоже. А тут родственница дальняя жила в вашем Заречье, вот и решили сюда податься.

— А почему ты, баба, ночью, да еще с дитем по дорогам шаталась? Ночью весь честной народ спит, только нечисть и иже с ней непотребство всяческое творит — жить мешает.

— Вышли мы с утра, да на подводе попутной до развилки на Голополье добрались. Ну а потом я подумала, что устраиваться на ночь — слишком рано, и осилить до ночи путь мы вполне сможем. В трех кругах пути дочка ногу подвернула. Пришлось задержаться. Вошли в деревню уже затемно, с утра сама хотела вас искать, чтоб все честь по чести было.

— Дочка говоришь… — протянул староста. — Велика ли?

— Двенадцать весен минуло.

— А почему ты, баба, одета неподобно, в одеже мужской обретаешься, добрых жителей в искус вводишь?

— Я была в пути, — чуть повысив голос, жестко ответила женщина. — Мне нужно было уберечь своего ребенка. Там я не была женщиной.

— А и верно! — подхватил староста. — Ты что это баба, без мужика живешь? Аль прижила от кого дите-то? Ты смотри, у нас бабы такие — чуть заметят, что на кого глаз положила — мигом всем миром тебе оба и выцарапают… — вроде бы не изменилось ничего в бесстрастном её лице, не дрогнула ни одна жилка, ни шелохнулись веки, но при упоминании о мужике, сделалось вдруг старосте так тяжко, будто гроза вот-вот разразится. Самая фигура незнакомки вдруг переменилась для него — блеснуло красным в глазах, показалось, что вздернет она губу верхнюю, а там клыки почище волчьих будут.

— С мужиком или без, то не ваше, уважаемый, дело. И бабы, — она насмешливо выделила это слово. — И бабы ваши могут спокойно спать — никто на их мужиков ничего класть не собирается. Еще вопросы?

— Ты смотри, баба, чтоб налоги платила исправно, да это, в храмину ты сходи, сходи, я прослежу. Не любят у нас чужих, а уж ведьминых сродственников — подавно… — презрительно фыркнув, и не удостоив его ответом, женщина захлопнула ворота.

Староста, незаметно для остальных выдохнул. Ощущение грозы прошло.

— Ну, чего встали? Аль дел у вас никаких нет? Так это мы мигом исправим! — прикрикнул он на деревенских. Слово "дела" оказалось поистине чудодейственным, разогнав селян куда лучше любого экзорцизма.

Вечером ведьма, как успели окрестить её местные, пошла вместе со всем селом на вечернюю службу. Таким вниманием, какое уделили ей деревенские, не могла похвастаться ни одна храмовая икона. Перешептывания не стихали ни на миг, порой перекрывая даже заунывные проповеди молельника. А она стояла ровная, будто свечка, не обращая ни на что внимания, казалось, внимательно слушая молельника. На деле же, любой, кто отважился бы заглянуть в её странные глаза, увидел бы, что смотрит она не на иконы, не на суховатого лысого молельника, чей красный нос выдавал трепетную любовь к высокоградусным напиткам, а сквозь все это. Будто бы было это таким пустым и неважным, что и внимания её не стоило.

Слова старосты, сказанные утром, полоснули её по вечно кровоточащей, незаживающей ране.

… Волчье время. Зима. Яростный танец колких хрустальных снежинок — подставь им незащищенную одеждой руку — иссекут до крови. Глубоко в лесу жалуются своей вечной покровительнице — луне, волки. Их песня-плач причудливо вплетается в траурные завывания метели, оплакивая что-то дорогое, важное, без чего, кажется, невозможно дышать, но что уже никогда не вернется.